она выскабливает из его отточенных до ломкости движений ничтожную снежинку теплоты и бережно кидает в озеро своих глаз-галактик.
она изнемогает каждой жгучей артерией от яростной хрипоты, и лёгкие уж пусты от бессмысленности двуличных актов.
она целует его увядающими ромашками своих глаз, проникая в сугробы его острых многоточий летними феями.
она читает в их «дружбе» равнодушно-морозный сказ, и ей не сравниться с его вишнёвыми, будто румянец, картинными галереями.
она восхищается его трепетно-бархатными ресницами, которые хочется погладить, как белоснежного котёнка;
она царапает его внимание худыми до тошноты ключицами, она заставляет проснуться в недрах души чертёнка.
она удивляется. от его смеха веет ванилью рук и мандариновыми корками, Марианскими впадинами взглядов он готов всё сжечь.
они общаются злобно, красиво, скороговорками, циркулем пальцев обводят контур тоскливых плеч.
она проникает в его одноразовую вселенную ярким изумрудом своих радужек, скользит по орбитам удручающим теплом,
она путается в нежности его зрачков, составленных из ребячьих ладушек, бьётся и бьёт его. напролом.
сухими гербариями слов он приводит её в пустыню своих эмоций, грязно смахивает с сонной артерии гордость её худощавых пальцев,
она думает — он смеётся, но на памяти его на руках было больше сотни израненных постояльцев.
она упрекает хмуро, Северным Ледовитым врывается в солнечное сплетение, выламывает острыми скулами вафельные берега,
и никакое народное ополчение не возьмётся её прикончить, и она наконец дотрагивается до своего сентиментально-отвратительного врага.
и враг стеклом ломается, ничья не вышла; фарфоровой куклой забивается в угол её влюблённости и старается промолчать, что борьба вечным пламенем на сетчатке пышет,
что теперь он останется щенком в её подчинённости.
она свинцом мраморных рук врезается в костяшки, позвоночник, и память здесь — последняя для неё ступень, она аллегорией вьётся в дёснах,
намекая сиропом фраз: «приди, прикоснись, задень»,
и зрачки её подобны жестоким блёснам.
она больно кусается остроумием своей дружелюбности, дурно, по-детски становится ярым примером для подражания, и ему кажется: в каждой точке-родинке
начинается бунт, декабристическое восстание,
она прекрасна до отвращения.
он усмехается каждой звёздочкой на кончиках вен, каждым лучиком своей внеземной агрессии, и кидает в комнату локонов поцелуями «я люблю».
она становится до конца недели его депрессией, в жилках ругается цитрусовым «сломлю»,
она прячет искорки мягкости в мешковатости рукавов, а он пытается стать сильнее.
и кто сплошь юродивый догадается,
что та неделя — вся жизнь его злополучных снов
и шутка
(совсем несмешная)
в подарок от яростного апреля?
Автор публикации
Россия. 
Название привлекло. Текст — необычен, уникален даже, однако такое агрессивное обилие (не всегда уместных) метафор и иных средств выразительности буквально сбивает с толку, трудно местами уловить смысл. Декабристическое — почему вы написали именно так? От смеха как веять может? Гербарии слов — слишком глубокая метафора, можно утонуть. В общем, остаются вопросы, НО это вопросы, которые хотелось бы обсудить, поскольку стиль ваш, манера изложения, образ мысли интересен и близок.
Буду ждать ваших новых историй.