М.
То лето в Москве было аномально жарким, в конце июня одна из метеостанций зарегистрировала неприличную для столицы отметку в тридцать девять градусов. В прессе писали, что невыносимое пекло спровоцировало сердечный приступ у японского туриста, скончавшегося прямо на Красной площади во время экскурсии. А некоторые иностранцы до сих пор, опираясь на узколобые стереотипы, полагают, что все семнадцать с лишним миллионов квадратных километров нашей необозримой державы окутаны круглогодичными сибирскими морозами.
В ту пору я работал заместителем начальника службы приёма и размещения гостей в одном из лучших пятизвёздочных отелей Москвы, принадлежавшем всемирно известному премиальному бренду. Мой непосредственный руководитель годился мне в старшие братья, разница в возрасте у нас была лет семь, а испытывал я к нему неподдельное уважение и почитал, как пожилого наставника.
К своей профессиональной деятельности я относился с ревностным преувеличением собственной значимости, свойственным молодым наёмным сотрудникам, работающим на Дядю. Не чурался сверхурочных неоплачиваемых часов, выходил на смену в выходной день после трёх неполных часов сна, которым предшествовали шумные вечеринки, омываемые морем алкоголя. Я не только пахал, но и пил, как лошадь.
Но особое удовлетворение в то лето доставляло мне нахождение на работе, в силу оснащённости гостиничного лобби мощнейшими системами кондиционирования. Хоть и работал я, как правило, в вечерние смены, когда самогó начальника службы уже не было, нестерпимая жара стояла до начала десятого. Пик нагрева воздуха достигался в районе двух дня, когда я отправлялся на работу. Тяжело летовать, когда на термометре под сорок, а ближайшее море – в полутора тысячах километров и в двух зарплатах от Москвы.
Помню, что в тот день с раннего утра меня мучала сильнейшая тошнота. То ли накануне перебрал со спиртным по случаю увольнения коллеги, то ли приготовленные из просроченного творога мамины сырники давали о себе знать, что вероятнее, ибо для мамы, воспитанной бабушкой-блокадницей, выбрасывать продукты, в том числе и испорченные, — табу. Под воздействием жары тошнота, к счастью, не усилилась, но тело охватила слабость, сошедшая на нет лишь после травли моего многострадального организма порцией энергетического яда в жестяной банке.
В служебной уборной я обильно помочился, умыл руки по локоть, лицо и шею холодной водой. Переоделся, долго застёгивая пуговицы на манжетах открахмаленной рубашки. Выходя из раздевалки, посмотрелся в зеркало, небрежно поправил кончиками пальцев волосы и направился в гостевую зону, не подозревая, что послеполуденная тошнота была не столько последствием маминой стряпни, сколько предзнаменованием скверного зрелища, свидетелем которого мне предстояло стать.
Первая пара часов смены протекала спокойно, без каких-либо претензий и жалоб от гостей и замечаний от начальника службы. Однако спустя два с половиной часа после того, как он непринуждённо помахал нам на прощание и оставил меня за главного, за соседней пустовавшей стойкой зазвонил телефон. Ресепшионист Миша ушёл на обед, или скорее ужин, и я перевёл звонок на свой телефон. На панели определения номера высветился номер пятьсот четырнадцать.
-Ресепшен, Денис, чем я могу Вам помочь? – шаблонно ответил я на английском.
-Здравствуйте, — произнёс хрипловатый мужчина. — Я убил мою жену.
Голос мужчины был спокойным, лёгкая хрипотца являлась, вероятно, последствием многолетнего курения. Говорил он по-русски, с ярко выраженным кавказским акцентом.
-Алло, слышите меня? – мужчина повысил голос на полтона.
Неужели он и вправду думал, что молчал я потому, что не расслышал его?..
-Да-да. Простите… эээ…
Простите? А что ещё можно произнести в ответ на реплику, которую вы отчётливо расслышали, но суть её кажется вам нелепой до абсурда. Ещё и это баранье «эээ» — очень профессиональная коммуникация.
-Я сказал, что убил свою жену.
Мужчина, позвонивший из пятьсот четырнадцатого номера, положил трубку. Обкурился что ли? Дурацкий прикол какой-то.
Я провёл несколько секунд в оцепенении, пока ко мне не обратился дезориентированный гость из И.:
-Можно мне кофе?
-Пройдите, пожалуйста, в лобби-бар, — ответил я, ненавязчиво улыбнувшись – профессиональный рефлекс – хоть здесь не подвёл, улыбаться нас на тренинге научили.
Отблагодарив меня сдержанным кивком, гость неспешно отдалился, а тяжёлый шлейф до неприличия щедро распылённого восточного парфюма ещё долго вытеснял воздух вокруг. И за что этот гость так ненавидит человечество?
Я убил мою жену. Я непрерывно повторял эту фразу про себя, разжёвывая каждое слово по слогам. Я сказал, что убил свою жену. Мной начал овладевать щемящий дыхательные пути гнев – почему этот представитель субкультуры душевнобольных и умалишённых решил подать признаки жизни именно в мою смену, именно сегодня, когда тошнит меня не меньше, чем коллегу, которая на следующей неделе уходит в декретный отпуск.
Лишь спустя три десятка безмолвных повторов, я додумался проверить в «опере» (прим. – название электронной системы управления отелем) имя постояльца из пятьсот четырнадцатого номера. Елена Аксёнова.
У меня увлажнились ладони, и запульсировало в висках.
Даже если госпожа Аксёнова пригласила в свой номер южного мужчину, который, находясь в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, был не в себе или решил неудачно пошутить над персоналом ресепшен, я не имел права оставить подобную ситуацию без вмешательства службы безопасности отеля. За непродолжительные полгода работы на должности заместителя начальника, как я любил отмечать — без пяти минут руководящей должности (ох, уж это свойственное молодым наёмным сотрудникам, работающим на Дядю, преувеличение собственной значимости), я многократно принимал участие в разрешении конфликтных и чрезвычайных ситуаций, создаваемых не самыми приятными гостями. Но данный псевдо-розыгрыш в моей карьере был беспрецедентным, и я не мог себе позволить проколоться и подвести Дядю.
-Сссаня, — подозвал я дежурного секьюрити приглушённым полукриком, пользуясь отсутствием гостей в поле моего зрения.
Колхозное русское «охранник» в контексте брендового отеля неуместно. Хоть Саня постоянно кому-то звóнит и не понимает, что говорят гости из Буэнос-Айреса «по-ихнему» (он в школе аргентинский не учил), Александр – у нас сотрудник службы безопасности, а не охранник, это вам не продуктовый у дома, это, знаете ли, пять звёзд.
Вальяжной поступью Саня приблизился к моей стойке.
-Звонил какой-то мужик нерусский из пятьсот четырнадцатого, говорит, жену свою убил, а зарегистрирована в этом номере женщина, одна. Что делать?
Саня подошёл ко мне настолько близко, что я почувствовал из его рта запах растворимого кофе, выпитого из канцерогенного пластикового стаканчика во время последнего перекура час назад. Я ожидал получить от Сани инструктаж по тому, что делать в случае, если вам позвонил какой-то нерусский мужчина из пятьсот четырнадцатого номера и сообщил, что убил свою супругу, а получил поток экспрессивной нецензурной брани в адрес человечества. В тот момент Саня был солидарен с передушенным гостем в ненависти к людскому роду, но выражалась его одиозность не в обилии нанесённого парфюма, а в свойственном Сане сквернословии.
Опорожнив матерный мешок, Саня отошёл в сторону бэк-офиса, чтобы позвонить старшему смены, которому он докладывал каждый раз, когда собирался внепланово отлучиться в уборную. Тошнота начала отдавать вкусом горечи. Через пару минут Саня вернулся, дав лаконичное распоряжение:
-Погнали в пятьсот четырнадцатый.
Я не мог оставить пустой стойку, позвонил Мише на мобильный и тоном большого босса велел ему незамедлительно завершить приём пищи и вернуться на рабочее место. Миша беспрекословно подошёл спустя полторы минуты, не задав ни единого вопроса – истинный профессионализм сотрудника службы приёма и размещения, осознающего, что без причины обратно за стойку из столовой его не призовут. Я повелительно кивнул Мише и, не поставив его в известность о звонке из пятьсот четырнадцатого номера, последовал за Саней в сторону лифтов.
Мы поднялись на пятый этаж, оказавшись в коридоре которого я сделал глубокий вдох, пытаясь подавить порцией кислорода поразившую каждую клетку моего тела тошноту. Пятьсот десять, пятьсот двенадцать, пятьсот четырнадцать.
Я постучал.
-Ресепшен.
Не открыли. Я постучал во второй раз.
-Ресепшен.
Не открыли. Я постучал в третий раз, согласно корпоративной процедуре.
-Ресепшен.
Теперь мы имели право войти в номер.
Вошли.
Дверцы шкафа были приоткрыты, виднелось множество висевшей на плечиках разноцветной одежды. Я уверенно прошёл вперёд в центр комнаты, в номере — никого. Кровать была аккуратно заправлена – но явно не горничной, а самóй гостьей. Столик у телевизора обставлен многочисленными средствами декоративной косметики, флаконами духов, бутылочками лосьонов и тюбиками кремов. Проживавшая здесь дама явно отличалась опрятностью и ухоженностью и уделяла немало внимания своему внешнему виду.
-В ванной тоже пусто? – спросил я застрявшего у двери Саню.
Саня не выглядел напуганным, но проявлять инициативу не спешил. Лишь после моего вопроса он переступил порог ванной и тут же развопился в очередной порции бессвязной матерной ругани. Как я ни старался сохранить внешнюю невозмутимость, я жутко занервничал и кинулся в сторону ванной, чтобы узнать, чем поражён Саня. Стоило мне приблизиться, как грубым и резким выпадом ноги Саня хлопнул крышку унитаза.
-Санёк, тише, гости в соседних номерах услышат! Что там?
Чья-то отрезанная голова? Утопленный котёнок? Килограмм героина?
Холодная испарина по всему телу, неконтролируемая дрожь в конечностях и эта кипящая внутри тошнота.
-Дерьмо!
-Что там, Сань, ну, говори же!
-Дерьмо, говорю тебе, де-рьмо! Салатом мексиканским с халапеньо его повара наши перекормили что ли, но такого загаженного сортира я даже в туалете плацкартного вагона поезда Засранск – Мухосранск не видел. Руки отсохли, смыть что ли не мог урод…
Выдохнув, я вернулся в комнату. Присел на самый уголок постели, опустил голову и запустил влажные от обильно выделяемого кожного сала пальцы в волосы. Честно говоря, я жалел, что не увидел описанной Саней картины – если бы меня уже, наконец, стошнило, стало бы намного легче, а эта ноющая тошнота, сковывая лёгкие, подливала масла в охватившее меня пламя бескомпромиссного дискомфорта.
Саня стоял возле зеркальной дверцы шкафа и по-прежнему ворчал. Успокоившись, он прошёл в центр комнаты и усмехнулся:
-Насрал как слон, а кровать заправил!
-ЗаправилА, Сань, тут же дама… девушка… женщина… Аксёнова, в общем.
-Да, да-а-ама, — понимающе закивал Саня. — А говорят, принцессы не какают.
-Прекрати, Санёк, нам сейчас не до процесса дефекации этой дворянки. Звонил-то кто тогда?
-Точно из пятьсот четырнадцатого звонили?
-Да, точно.
Саня молча уставился в пустоту, имитируя мыслительную деятельность:
-Пойдём – по камерам коридорным посмотрим, кто сюда заходил.
Идея была разумной, и мы уже собирались покинуть пятьсот четырнадцатый номер, как вдруг раздался звонок, предопределивший дальнейшее развитие сюжетной линии того отвратного дня.
Звонил мой мобильный, звонил Миша:
-Алло, Денис, гости из девятьсот двенадцатого жалуются на курение в соседнем номере, мол, у них в ванной пахнет, как в курилке, по ходу через вентиляционную вытяжку…
-Окей, — нетерпеливо перебил я Мишу, — я как раз на этажах, сейчас проверю, спасибо.
Я убрал телефон обратно в карман пиджака.
-Пойдём, Сань, на девятый поднимемся.
-Там тоже кого-то грохнули? – попытался отшутиться тупоумный Саня.
-Нет, курит кто-то.
-Задолбали… — Саня вернулся к привычному для себя выражению эмоций посредством ненормативной лексики.
Мы поднялись на девятый этаж.
В коридоре возле двери восемьсот двенадцатого номера и вправду жутко пахло табачным дымом. Подобно служебным собакам в аэропорту, мы с Саней стали обнюхивать двери номеров по соседству и напротив. Источник запаха ощутимо исходил из девятьсот четырнадцатого номера. Пятьсот четырнадцать – девятьсот четырнадцать. Забавное совпадение. Совпадение ли?
Я постучал.
-Ресепшен.
Не открыли. Я постучал во второй раз.
-Ресепшен.
Не открыли. Я постучал в третий раз, согласно корпоративной процедуре.
-Ресепшен.
Теперь мы имели право войти в номер.
Вошли.
Номер был прокурен, словно тамбур легендарного плацкартного вагона того самого поезда Засранск – Мухосранск. Я оглянулся на Саню, неохотно прикрывавшего дверь в номер, даже на лице такого заядлого курильщика вырисовывалась гримаса лёгкого отвращения к происходящему.
-Мы здесь — раздался до невроза знакомый голос из-за прикрытой на три четверти двери ванной.
Я вновь резко повернул голову в сторону Сани:
-Это его голос! Это он звонил!
Мне показалось, что я услышал, как напряглись мышцы на побледневшем Санином лице. Внезапно меня накрыло некое дедуктивное озарение.
Я позвонил на мобильный Мише, попросил его взять трубку рабочего телефона и нажать на девятку.
-Какое число на дисплее высветилось?
-Девять, а что ещё..?
-Хорош, мне некогда. Теперь за мою стойку встань, сделай то же самое. Нажми на девять. Что высветилось?
-Пять… Надо айтишникам сказать…
Не дослушав Мишино предложение попросить сотрудников отдела информационных технологий проверить работоспособность дисплея телефона, я положил трубку.
Помните популярные в детстве головоломки со спичками: передвинь одну спичку так, чтобы арифметическое равенство 9-3=8 стало верным. И ты убираешь у девятки верхнюю правую спичку (превратив её в пятёрку), ставишь её так, чтобы минус стал плюсом и вуаля: 5+3=8. Вот и на дисплее моего телефона выгорела верхняя правая «спичка» девятки – несколько цифровых точек, из-за отсутствия которых звонок из девятьсот четырнадцатого номера привёл меня в пятьсот четырнадцатый.
Буквально шаг – и я подошёл вплотную к этой двери. Я потянул её на себя.
Меня стошнило мамиными сырниками тут же, прямо на пороге ванной. Стоившим мне титанических усилий рывком я забился в угол напротив унитаза и небрежными движениями стряхнул правым рукавом пиджака остатки рвотных масс с подбородка. Саня в оцепенении стоял на том месте, где меня вывернуло наизнанку, и беззвучно что-то бормотал. Матерился, наверное. А, может, Отче наш читал. Странно, что смрад, порождённый смесью букетов моей рвоты и застрявшего в воздухе запаха крови, не вызвал у него рвотного рефлекса.
Сковывавшая лёгкие ноющая тошнота прошла, а легче мне не стало.
Меня не будят по ночам кошмары с этой картиной. Я не думаю об этом каждый раз, закрывая глаза. Но стóит мне теперь напиться — и я описываю собутыльникам увиденное в деталях, снова и снова, словно пересказываю любимую сцену из неоднократно пересмотренного низкобюджетного артхаусного фильма.
Оперевшись спиной о край ванной, на полу сидел грузный армянин в белой рубашке и чёрных брюках и курил, стряхивая пепел на глянцевый кафель. То, что он армянин, я понял по массивному золотому кресту с проросшими ответвлениями и расширенными оконцовками, висевшему на его по-животному волосатой груди. Рядом с мужчиной, на почерневшей от золы плитке, горсткой лежали бычки выкуренных им до нашего прихода сигарет. Свободной рукой мужчина сжимал мятую пачку сигарет. А за ним, в самóй ванне, лежала женщина с перерезанным горлом, кровь из которого растеклась по всему дну чугунной ванны, доходя до широких стоп с ярко выраженной косточкой на большом пальце.
Я запомнил образ этой мёртвой женщины в мельчайших деталях, вплоть до миниатюрных золотых серёжек в ушах и большой родинки на кисти левой руки. Но не могу сказать, была ли женщина красивой, ведь лица её я не запомнил — не запомнил потому, что не видел его, будто смерть, извлекая из неё душу, обронила на её лицо чёрный платок.
Женщина одета в платье, не залитый кровью верхний участок которого был цвета тиффани. Буквой Х лежали на груди руки: левая на правой. Миндалевидные ногти на утончённых руках накрашены пастельно-розовым лаком. Волосы – тёмно-русые у корней, на концах – тонированные кровью, в которой отмокали. Прямая линия пореза на шее была параллельна завязанному на талии тонкому бирюзовому пояску, на узелке которого лежал нож из нашего ресторана, которым гости разрезают длинный французский багет за завтраком. На лезвии ножа запекшаяся кровь приобрела оттенок засохшего на горлышке банки вишнёвого варенья.
Получается, он умышленно вынес утром из ресторана нож, возможно, спрятав его в рукав пиджака; попивая кофе, глядя в глаза жене, слушая, как она говорит по телефону с их детьми, он принял решение её убить.
Отсутствие следов крови на рукоятке ножа, на белоснежной рубашке мужчины, на боковых стенках ванны свидетельствовало о том, что жена не сопротивлялась. Скорее, поняв, что участь её уже неизбежна, она сама попросила мужа позволить ей лечь в ванну, чтобы не запачкать номер кровью и не прибавить работы уставшей горничной.
-Я же сказал вам, что убил свою жену, — нарушил куривший мужчина оглушающее молчание; его охватил сухой кашель, прочистив горло, он сплюнул на горстку окурков и договорил, – мы женаты девятнадцать лет.
Мужчина перешёл на армянский, на котором, досадно качая головой, произнёс пару фраз, а замтем, сделав глубокую затяжку, добавил:
-Эта тварь изменила мне, изменила с азербайджанцем.
Перешагнув через вытянутые вперёд босые ноги мужчины, я приблизился к раковине, открыл воду и поднёс лицо под холодную струю. Ополоснув рот и сделав пару глотков, закрыл кран, перевёл взгляд на принимавшую ванну из собственной крови женщину, и позвонил Мише.
-Выставь штраф гостю из девятьсот четырнадцатого – он курил в номере.
А потом я позвонил маме и попросил её больше никогда не готовить сырники из просроченного творога.
Автор публикации
