Для таких обычников, как вы, я – Максим Иванович Драйде, от роду сорок пять лет. Выгляжу я не совсем среднестатистически. Густые чёрные волосы, разбавленные белыми прядками седины, брови а-ля Брежнев, свешиваясь на глаза, постоянно здороваются с длинными ресницами. Глубоко посаженные большие глаза, гладко выбритый квадратный подбородок с глубокой ямочкой посередине, больше похожей на шрам. Сильное накаченное тело, даже кубики присутствуют на животе, хотя спортзал не посещаю. Рост весьма приметный, (по легенде) доставшийся от дедушки – баскетболиста, 199 см. Чуточку не хватило до залихватских двух метров. Но для своих соплеменников я был среднего роста.
– Почему был? – спросите вы.
Потому что уже 10 лет я живу в обычниковой части города и не высовываю нос в волшану, я стал отшельником, решив дожить свои года тихо, незаметно, не применяя силу даже дома, мою тарелки сам. Я осознанно на это пошёл: если не применять силу, то твой век укорачивается вдвое. В первое время со мной пытались связаться и друзья и совладельцы моего небольшого бизнеса, пытаясь вытащить из болота боли и тоски. Но я решительно прервал все попытки достучаться до меня. Жизнь стала серой и ненужной.
– Какой аскет, дурак ты, а не аскет, (откуда он выкопал это определение моей жизни, хотя для волшаны я стал именно таким) хоронишь себя раньше времени, – кричал Демид, держа меня над собой и встряхивая так, что хрустели позвонки. Брат дольше всех не мог отпустить меня, но и он, наконец, сдался, присылая иногда смс-ки на Новый год.
Суббота, проснулся я в семь утра от сильного толчка в бок, резко сел, огляделся по сторонам, никого нет.
«Приснилось, скорее всего», – подумал я, сбив подушку, и услышал музыку, доносившуюся через открытую балконную дверь.
«Да кому же не спится, кому уши открутить в мой законный выходной?» – почёсывая затылок и зевая, я вышел на балкон.
Окна моей квартиры выходили аккурат на старый парк при стадионе «Победа». Сейчас наполовину заброшенный, но, так как сегодня день района, то приготовления к празднику шли полным ходом. Выставлялись палатки, надували батуты. Уши крутить было некому. Всё законно, готовятся к празднику.
Зелёная листва скрывала мельтешение народа внизу. Лениво пересчитывая кроны деревьев, мой взгляд наткнулся на неоновую вывеску. Странно: солнечный день, но она переливалась и мигала так ярко, будто сейчас поздний вечер. Разноцветная девица в коротком фартучке подмигивала и махала пивной кружкой. Я мотнул головой: что с моим зрением, я не мог так ясно видеть, до вывески не меньше полкилометра. Сбросив с себя утреннюю дремоту, через двадцать минут я стоял радом с вывеской, которая крепилась к киоску. Из окошка на меня смотрела продавщица.
Пивная магиня выглядела под стать ларьку. Казалось, что они вместе с железным обшарпышем переместились через временной пролом из лихих 90-х. Колоритная, не обиженная формами женщина, не каждый дуб похвастается такими обхватами, но, как ни странно, продавщица не была оплывшей или жирной, ее формы укладывались в стандарт 90-60-90, но только умноженные на четыре. Все при ней, баба – огонь, как часто говаривал мой напарник Ванька, поглядывая на сочных бухгалтерш из нашей конторы.
«Что за несуразный вид у этой торговки?» – мысленно удивился я.
Грязновато-серый кокошник свешивался на лоб, изображая гребень уставшего от долгого дня петуха.
Ки́пенно-белый халат и замызганный фартук, затёртый руками до цвета маслянистой грязи, вводили в зрительный резонанс, не давая сконцентрироваться на лице женщины.
Продавщица лениво разглядывала меня, сидя на небольшом деревянном стульчике, и вдруг резко подскочила с насиженного места, её тело мгновенно оказалось около зарешёченного окошка. Я вздрогнул: с чего бы это?
И тут уже замер я: её глаза завораживали, один был ярко-синего цвета, а второй переливался из светло-зелёного в тёмно-зелёный. Да нет, такого не бывает, моргнул я, и наваждение спало. Глаза киоскерши стали блекло-серыми. Густо вымазанные чёрной тушью ресницы, моргая, оставляли следы на ярко-синих тенях век.
«Фуу, – подумал я. – И зачем женщины накладывают этот уродский грим на лицо, словно надевая маску? Умыть бы её».
– О, вы первый покупатель сегодня! – произнесла продавщица хриплым прокуренным голосом.
– Какое пиво предпочитаете, тёмное, светлое, нефильтрованное? – вдруг голос толстухи изменился на тонкий, молодой и звонкий. Я открыл рот от удивления, я узнал, узнал этот голос, голос Леночки, моей любимой жены. Но как, откуда, что это за наваждение, неужели солнце мне долбануло по макушке? Я же не пьянь и «белки» меня не посещают.
Пока я открывал рот, хватая воздух, киоскерша быстро наполнила две литровые кружки и подтолкнула их к окошку.
– А при покупке третьего литра исполню одно, самое заветное желание, бесплатно!! – детским голосом пропела, кто? Кто эта женщина, откуда она знает голос моего сына? Дыхание сбилось, глаза округлились, брови вскочили по стойке смирно.
Плохо соображая, я резко выкинул руку вперед, кружки полетели, разливая пиво вверх, ногти удлинялись, я еле сдерживал трансформацию. Но даже с моей хваленой реакцией я не успел ухватить женщину за халат. Она быстро отпрыгнула вглубь киоска.
– Я слышу, я вижу, я знаю твою боль, Максим, – прошептала старческим голосом торговка. Мама, мамочка, это её голос, спазмом сдавило горло. Я смотрел на медленно двигающуюся, в мою сторону женщину. Я замер, я слышал, я помнил, что есть проклятая, которая может выполнить одно заветное желание. Сердце забилось в ритме артиллерийских залпов, бухая громче «Катюши».
– Я согласен, я на все согласен, – хрипел я резко севшим от волнения голосом.
Через секунду передо мной стояла молодая женщина, протягивая белый лист бумаги.
– Но есть одно условие…
– Я согласен на все условия, хоть в ад, хоть полное стирание, на любое, – в нетерпении кричал я.
Проклятая хмыкнула:
– Какой нетерпеливый мужчинка, даже не хочешь узнать все условия договора. А вот молодец, уважаю тебя, – передо мной стоял молодой парень.
С какой же легкостью она успевала менять личины.
Резко полоснув по моему пальцу ножом, парень стряхнул кровь на бумагу, из кровавой кляксы расплылись во все стороны слова, образуя предложения.
– Я правильно понимаю, читать договор не будешь? Мужик! – быстро проговорил парень и, ударив в ладоши, резко толкнул меня рукой через решётку окна назад.
Я мчал по лесу, пробивая себе путь широкой головой, через валежник, не разбирая дороги, перепрыгивая огромные валуны, отталкиваясь от деревьев, будто я был не огромный медведь-перевёртыш, а грациозная пантера. В голове билась только одна мысль, успеть, успеть добежать, предотвратить трагедию десятилетней давности. Мои любимые, моя семья, мамуля, Леночка, сыночка. Я успею, я спасу! Когти вспаривали твёрдую землю, а в голове красной пеленой стояла трагическая картина смерти. Я метался от тела к телу, обнимая, зовя, не веря в то, что их больше нет, моих дорогих, любимых и единственных. Я шел по запаху охотников, но я не успел, не смог догнать убийц, они сели в машины, забрав с собой трофеи – отрубленные лапы. Да, пришли только из-за них, банальная жадность людей, верящих в чудесные свойства тел перевёртышей. И дёрнуло же меня в то лето уговорить семью отдохнуть три месяца на природе, в лесу, в огромном деревянном тереме, на границе волшаны.
Выскочив на поляну перед домом, я выдохнул, успел. Моя морда озарилась счастливым оскалом: перед домом стояли три охотника, выкрикивая матерную брань, требуя открыть дверь.
Средний мужик потянулся к гранате, да, в моем прошлом дубовые ворота была взорваны, как и входная дверь.
– Не допущу! – громогласно, на весь лес, зарычал я, ломая ближайшее дерево, как тонкую веточку, и резко кинулся на охотника.
Кровавая пелена застилала не только мой взгляд, но и всю поляну, как в сюрреалистичной картине, время растянулось, остановилось, я успел обезвредить всех троих. Нет, убить я их не убил, оставил жить, только вот как, это уже другая песня, думаю, что тяжеловато им будет учиться есть ногами, да и стрелять в безвинных тоже не придется, если выживут.
Поляна пошла рябью, я понял, что первая часть договора выполнена, они будут жить и пусть без меня, боль ушла, уступила место тишине и покою.
В голове набатом звучали слова – отслужи, замани, замени!
Летнее солнце припекало, грея железные прутья ларька. Поправив грязный кокошник, я тщательно протёр пластмассовые столики, как-никак день города, неоновая вывеска еще не подводила, желающих посмотреть на странный ларек всегда находилось немало. Посмотрев на себя в зеркало, наложил еще немного туши и теней, как эти бабы справляются с косметикой, не пойму. Кажется, достаточно намалевал. Сойдет для этой дыры, главное, чтобы горемыка заглянул со светлой душой, окаймлённой черной болью. Я смогу выполнить свою часть договора. Отслужить, заманить, заменить. Пусть для других я буду проклятой. Но только сейчас я понимаю, что нет – это не проклятие, а светлая надежда, для таких как я.
О, вот и народ начинает подтягиваться.
На поляну вышли трое. Я хлопал ресницами, большая грудь вздымалась от переполняющих меня эмоций.
Молодой парень, улыбнувшись, обнял меня:
– Ну что, батя, нальешь сыне пивка?