Утро стояло ясное. Ветви деревьев слегка качались на ветру, колосинки подпевали на скорую руку, следуя правилам этикета равнин. Начинали распускаться цветы, в общем вид был великолепный. Понемногу солнце начинало освещать строения древнего города.
Деревянные ставни, закрывавшие окно, начинали греться на лучах светила. Свет пробивался между пробелами досок в комнату, нежно спускался на пол, кровать, образуя аккуратные, и в то же время совершенно небрежные полосы. Белые пелена, закрывающие местами окна, выполняя роли штор, пытались хоть немного остановить все наступающие лучи. Но, у них это удавалось не очень удачно. Свет в комнате разбудил меня.
На полу стояло корыто с водой, кровать моя была неважна; после того, как я просыпаюсь, она всегда сбита и взъерошена. На стенах играли зайчики, за окном ветер шуршал цветами, стоящими в кадушке подоконника.
Вдруг отворилась дверь:
— Доброе утро, хозяин, — зашёл небольшой человек. Он был мал ростом, среднего возраста, его полупосидевшие волосы были аккуратно прибраны, лишь только на макушке оставался клок растрёпанных прядей. Звали его Ганс.
— Вы просили разбудить вас в восемь, сэр, — немного заробел он.
— Да, большое спасибо, Ганс. Вы все сделали верно.
— Хорошо, — добавил он и начал пятиться к двери, — спускайтесь, скоро будет завтрак.
— Прекрасно.
После моих слов Ганс удалился, а я принялся готовиться к насыщенному дню.
В столовой меня ждал большой стол, убранный белой скатертью, вокруг которого были расставлены шесть стульев. Ганс суетился, принося тарелки с моим завтраком.
— Прошу, приятного аппетита, — добавил он.
— Спасибо.
Ганс был моим слугой, которого я нанял, когда переехал в город. Он всегда помогал мне с делами по дому, да и вообще, как мог организовывал мое существование.
Я принялся завтракать. Лишь только я приступил, как во входной двери раздался стук.
— господин Бейст! Вам письмо, откройте.
Стуки в дверь.
— Да откройте же, куда подевались все слуги?
Вдруг Ганс спохватился со своего места и поспешил открыть дверь.
— Доброе утро, вам письмо, — разгорячённый дверью и долгим ожиданием пробормотал посыльный курьер.
— Не ждали, да и рановато сейчас ещё, — робел перед ним Ганс.
— Да, будет, солнце уже встало. И письмо ваше с пометкой срочно, а значит, стало быть, доставить вам его обязаны немедленно. Таков закон, ведь за это плачено.
— Что ж, раз таковы правила.
Почтальон отдал конверт, после чего попрощался и удалился.
— Ну и почтальоны, — еле слышно прошипел себе под нос Ганс, — Изволите сейчас прочитать? Или после завтрака, — обратился он ко мне.
— Оставьте письмо, Ганс. Благодарю вас. Вы можете быть свободны и заниматься своими делами.
Ганс склонил голову в знак того, что принял мое решение и покинул столовую.
Завершив трапезу, я взял письмо и поднялся к себе наверх.
Тем временем на улице облака стянули все небо, так что теперь солнцу приходилось изрядно потрудиться, чтобы пробить свои лучи и коснуться ими земли. Я приоткрыл окно, зажёг в дальнем крае подсвечник, устроился поудобнее в своем кресле и принялся открывать конверт. Внутри меня ждало письмо, и ещё какая-то карточка.
Я открыл письмо.
Подпись на нем стояла Императорского двора, и, стало быть, его написал кто-то из придворных.
Письмо содержало следующее:
«Доброго вам дня, господин Бейст! Скоро, через три дня, в городе состоится большой праздник. Ваши прекрасные способности, чудесные манеры, а также божественный талант к танцам не могли оставить равнодушными не меня, не мою семью. Поэтому мы были бы очень рады видеть вас на балу, будущем проходить во дворце Шёнбрунн, приуроченном главному празднику города, ровно в шесть часов вечера.
Как вы понимаете, соберётся весь высший свет нашего города, и даже всей Империи, благослови эту задумку Господь. С радостью ещё раз приглашаю вас на вечер и с нетерпением жду увидеть все ваши таланты ещё хотя бы раз. Надеюсь, что сегодня, во вторник, я не поспешил написать письмо, и оно придёт к вам как раз вовремя. Удачи, до пятницы, до шести часов вечера.
P.S. Пригласительный билет я вложил в конверт и отправлю вместе с этим письмом, не забудьте взять его собой. До скорой встречи.
Ваш любящий друг, Музиль Г.».
Я не ожидал подобного. В моем положении невыгодно отказываться. Нежели весь Императорский двор соберётся там, я просто обязан присутствовать на мероприятии. Но, постойте-ка. О, ужас. Это ужасно! Ведь, письмо написано во вторник, и в нем указано, что праздник состоится в пятницу. Сегодня пятница! Долго быть, уже вся Вена давно стоит на ушах. Подумать только, экспресс-почта….
Пребыв в лёгком недоумении несколько минут, я было опомнился и сообразил, что зря отпустил Ганса. Ну, не страшно. Собраться я всегда успею и сам. Жаль вот только, что планы на сегодня придется отменить.
О, Вена. В тебе раздор, в тебе богатство, в тебе разврат и предательство, в тебе красота и печаль, в тебе величие и могущество. Ты совместила в себе и смелость, и высоту, и преданность. Ты — сердце Империи, ты место, где творят великие умы. Почему же тогда ты недостойна малого праздника? Позволь нам хоть немного порадовать тебя, и порадоваться самим. Каждый, кто хоть раз был в Вене, знает, что нет ничего величественнее, статнее и головокружительнее, чем этот город. Здесь есть все. Правда все. И бульвары, и театры, и дворцы, и храмы, и соборы, кажется, что здесь есть любая мысль человечества, его стремление к прекрасному, и изображены они только в самом лучшем свете. О, Вена! Но, в тебе есть и коварство. Ты порабощаешь умы, ты забираешь молодых людей в свои ядовитые объятия. Они становятся ослеплены твоим великолепием, и сами того не замечая, разбиваются о свою собственную малозначимость и ничтожность. О, роковая Вена. Сколько стихов, сколько пьес, мюзиклов и опер посвятили тебе. А сколько ещё посветят. О, Вена…
Тем временем вечер все ближе приближался, и сумрак все отчётливее приобретал свои законные права. То там, то здесь зажигались вечерние фонари, все сильнее город отходил во власть свечей. Празднично разодетые горожане выходили на улицы, скитались туда и обратно, пытаясь решить, как лучше провести свой досуг.
Спеша и семеня шагами, по улице шел Ганс. В руках он нес одеяние, укрытое поверх невзрачным покрывалом.
Я стоял у окна и наблюдал за вечереющим видом. Наконец, Ганс добрался до входной двери, переступил порог, и я услышал его голос в доме:
— Господин, ваш костюм, — скромно, но уверенно сказал он.
— Благодарю, Ганс? Все прошло нормально, вы уплатили за него?
— Да, господин. Все прошло как положено, и костюм сшили великолепный.
— Прекрасно, — я развернулся и сделал полшага к окну, — прошу простить меня, мне жутко неудобно, что пришлось прервать ваш выходной.
— Не стоит беспокоиться, господин, — со смежными чувствами и преданной интонацией сказал Ганс.
— Полно. В любом случае, сегодняшний день будет оплачен тройным жалованием.
На лице Ганса промелькнула лёгкая ухмылка:
«Видно, не только у богачей сегодня праздник. Не обидели и меня,» — промелькнуло в его голове.
— Хорошо, а теперь я буду переодеваться, оставь меня, — кротко заключил я.
— Не смею мешать, — ответил Ганс и скрылся за порогом моей комнаты.
Он принес мне чудесный костюм, сняв покрывало, я увидел каким был он: синий, с желто-зелеными вышивками, на рукавах были узоры, пояс слегка подтянут, в общем именно то, что было нужно мне сегодня. Недолго раздумывая, я переоделся и принялся за вечерний туалет. Я должен выглядеть подобающее, и на празднике должен зажечь всех, кого только возможно.
Дело в том, что господин, написавший мне письмо, состоял на службе в Императорском дворе. Но, самое увлекательное это то, что была у него дочь, Катарина, которая мне очень приглянулась. Интересно, понравился ли ей я? На прошлом празднике мы прекрасно провели время, я не давал ей сидеть спокойно ни минуты. Мы танцевали все, что только давали в тот вечер: и вальс, и польку, и мензурку. Всё-всё-всё. После чего она скромно попрощалась со мной и села в свою карету. Затем её отец с матерью также попрощались, и они отправились домой. Здоровый же вышел вечер тогда! Теперь, мне остаётся только надеяться, что она снова прибудет.
Через четверть часа я уже был готов, во всем своем наряде, я приказал Гансу подавать экипаж, а сам принялся завершать приготовления и собираться к выходу. Надев сапоги, черные, в которых я всегда появляюсь в свете, а также перчатки, я отправился вниз на улицу, во двор, где уже стоял запряженный экипаж. Вокруг бегал и суетился Ганс, складывая какие-то вещи в повозку и все приговаривая:
— Надо успеть, как же так, написали ко времени, нам надо поторопиться… Сейчас я, господин, ещё чуть-чуть.
Ещё две минуты задержки, и я уже садился в экипаж, готовясь к одному из самых незабываемых событий в моей жизни. Ганс зажёг фонарь, чтобы осветить карету, захлопнул дверь, забрался на козлы, и мы медленно поехали.
Разгоняя зевак, семенящих вокруг кареты, кони неторопливо отбивали всем знакомые ритмы, словно их копыта — это музыкальные инструменты. Ганс, с лихвой владевший способностью успеть куда угодно, сейчас ехал пусть и не торопясь, но все равно с мало-мальским задором. Время не поджимало, мы успевали как всегда вовремя.
Улица тем временем разгорелась с новой силой. Всюду висели праздничные флажки, фонари, кое-где по углам зрителей развлекали факелоносцы. На один вечер Вена, строгая и величественная, превратилась в праздник жизни для любого ее жителя. Даже нищим сегодня полагался большой кусок ужина и теплый приют в специальных домах. Странное всё-таки дело, город. Сотни людей, существующих независимо друг от друга, так легко и непринужденно взаимодействуют друг с другом, выполняя свои повседневные задачи, и обеспечивая нам, жителям, спокойное существование. Скажем там, пекарь. Он печет хлеб и булки. Возщики перевозят его продукты, рынки забиваются ими, мы покупаем его. Он даёт нам сил. Подкрепившись, чиновник грамотно распределяет деньги города, улучшая его. Не обделяет конечно же он и фермера, жаждущего заработать побольше. Получая ссуду в банке, фермер поставляет все больше муки. Мука как мы понимаем, необходима пекарю! Вот тут-то городской круг и замыкается. Каждый член цепочки, каждое ее звено равнооценно и необходимо для нормального существования города. Города же переплетаются между собой, формируя страны, страны — союзы и так далее. Сами того не замечая, мы становимся участниками чего-то очень-очень большого и, по-своему, прекрасного. Ведь где может собраться так много людей, объединенных стольким количеством общего? Правильно, нигде. Именно здесь в обществе, в городе может нормально жить человек. Одним из таких идеально условных городов и является Вена. Но есть у нее и другая особенность, неприсущая ни одному другому городу. Это её творения.
Её жители. Задумывались ли вы когда-нибудь кто живёт в Вене? А в Париже? Парижане скажете вы, и будете правы. А в Берлине, Лондоне? Берлинцы и лондонцы. Но кто же живёт в Вене?
Неглупые из нас скажут, немцы, или ещё кто. Но ведь он будет не прав, попав мимо. Нет в Вене обычного города. Здесь живут поэты, художники, музыканты, политики, Императорские фамилии, знаменитые писатели, рядовые рабочие, мещане, дворяне и кто угодно. Но нет в Вене той универсальности, которой заполонились Париж или Берлин. Этим всем и прекрасна Вена.
Проезжая по улицам, я всматриваюсь в дома. Как прекрасны эти изваяния, каждый дом здесь — произведение искусства. Но что там дом, по сравнению с его окнами. Окна, эти немые свидетели. Украшенные шторами, занавесками, ставнями, горшками с цветами, окна скрывают нашу жизнь. Одновременно только одни они знают, что творится в домах людей и за окном сразу. Они, как тонкая грань между нами дворовыми и домашними, позволяют лишний раз убедиться, как многогранен человек.
Как разнообразны костюмы людей, наводнивших улицы вечерней Вены. Тут тебе и дамские шикарные платья, и вечерние наряды, и военная форма, и деловые головные уборы, шляпы, и фраки, и камзолы, в общем все всё-всё, чем славится наш век. Люди идут парами, группами, тройками, стенками. Нигде и не видно одиноких людей. Если такие и встречаются, то они скоро становятся приятелями проходящих мимо, и всем им не приходится скучать.
Насладившись прекрасными мыслями, переполнявшими мой ненасытный разум, а также заглядевшись на красоту жителей и города, всмотревшись в глубокое синее темное венское небо, я и не заметил, как мы подъехали ко дворцу.
Ганс остановил экипаж у красной дорожки, уложенной специально для того, чтобы она покорно встречала гостей и вела их в самое сердце праздника. Дверь кареты открыл лакей, встречающий приезжающих.
— Добро пожаловать, — сказал он.
Я выбрался из экипажа, ответил ему приветствием и отпустил Ганса отогнать экипаж к остальным кучерам. Лакей сказал проходить дальше, и я пошел.
Двигаясь по дорожке, я приблизился ко дворцу.
Большие колонны держали его шляпу, развешанную зефирно-нежными элементами. Куча зверей и мифических персонажей украшало его фасад, по бокам стояли горшки с цветами и деревьями, аккуратно ухоженными. У самого входа меня ждали два стражника, проверявших наличие приглашений у посетителей.
— Здравствуйте, можно ваше приглашение?
— Пожалуйста, — сказал я и достал карточку с Имперской печатью.
Стражник аккуратно взял ее, посмотрел, и, удостоверившись, что она — подлинник, пропустил меня во дворец.
— Вот, возьмите, — он протянул мне приглашение, — велено возвращать на память, с праздником.
Его черные глаза заблестели, темные усы немного вскочили и вздрогнули в улыбке.
— Спасибо.
Я удалился от него. Он меня немного насторожил. Но, не время задумываться и печалиться, уже теперь я шагал во дворец, на встречу чему-то пусть и неизвестному, но поистине прекрасному.
Пройдя порог, я оказался в большом холе. Здесь повсюду бродили люди. О, Боже! Какие люди. Все разодеты в самые красивые вещи Империи, на каждом всё с иголочки. Но, как известно, красит людей не одежда. Вот и здесь собрались только самые известные люди. Проходя в комнату, в просторный зал, я начинаю замечать, кто же гости на балу. Из-за яркого света свечей я немного ослеплен. Но, кто же попадается мне на глаза? Да кто угодно. Здесь и бароны, и графья, и дворяне, имеющие особые заслуги. Здесь много дам, их жён, дочерей, невест, все они обличены в лучшие наряды мира. Много мужчин в военной форме, парадная, форма любой части Империи может попасться здесь на глаза. Встречаются и высшие чины: кронпринцы, принцессы, императорская свита и прочие-прочие-прочие.
После полчаса неопределенности, времени, данного для тех, кто любит опаздывать и которого должно было хватить сполна, бал приобрёл официальную форму. Были представлены его организаторы, самые значимые персоны, вслед за чем последовала официальная речь принимающих лиц и поздравления горожанам и Городу.
— Добрый вечер, господин Бейст! Рад видеть вас здесь, — ко мне обращался барон Музиль, господин, пригласивший меня на вечер, — надеюсь, вы вовремя получили письмо? Я так переживал, что оно не дойдет, что отправил срочный конверт.
— Не переживайте, все было вовремя. У меня было достаточно времени подготовиться, — лучше я не буду его расстраивать, раз он так переживает, — большое спасибо за приглашение. Все организовано лучшим образом.
— О, спасибо, Фридхолд, — сам он немного краснеет и робеет.
— А ваша семья тут? — интересуюсь я.
— О, да, конечно. Куда же я без них. Кстати, вы не представляете, дома слуги все время расспрашивают меня о вас. Думаю, вы понравились Катарине, и она теперь их подсылает ко мне, — с улыбкой на лице и с лёгким хохотом говорит он. Mais, je ne t’ai pas dit un mot, (фр. но, я не говорил вам ни слова), помните об этом.
Как же я рад что пришел сюда. Внутри меня все ликует. Я понравился ей. Не стану скромничать, она прекрасна и очень понравилась мне. Но, где же она? Я не вижу её.
— Personne ne saura (фр. никто не узнает), — ответил ему я и кивнул. Он принял мой жест лёгкой улыбкой.
Я отошёл от него и отправился в глубь зала. Музыканты только рассаживались и начинали играть, настраивая с дороги свои инструменты. Гости болтали и оживлённо рассказывали друг другу какие-то истории и небылицы. Обсуждались и политические вопросы. Многих почему-то интересовала давно завершившаяся франко-прусская война, и ее результаты для Германии. Ни для кого не был новостью грядущий союз Германии и Австрии.
Во всей этой суматохе я наконец нашел Катарину. Я заметил ее рядом со стеной в окружении других дам. Девицы со всех сторон обступили её, так что подобраться к ней было задачей не из лёгких. Но мне, это все же удалось. Как красива она была сегодня. С нашей последней встречи она стала только лучше. Ее глаза заблестели, когда она увидела меня:
— Катарина, добрый вечер, обратился к ней я.
По некоему воспитанию дамам высшего общества запрещено здороваться первой. Какая чепуха.
— Здравствуйте, — сказала она, и, покраснев, опустила голову. Ей было это приятно, но она жутко стеснялась меня и саму себя.
— Как вы поживаете? — продолжал атаковать её я.
— Все хорошо. Приехали сегодня на бал.
— Как ваша семья?
— Тоже хорошо, спасибо, Фридхолд, — счастливая, радостно улыбается в ответ мне она.
Наконец музыканты настроили инструменты, и был объявлен первый танец. Я пригласил ее, и она согласилась, дав очень робкий и скромный ответ.
— Все это время я скучала по вам, — сказала она, краснея, когда мы закружились в вальсе.
— Я тоже не упускал ни одной мысли о вас. Вы прекрасны.
Музыка бьёт все сильнее.
Мы танцуем, и не замечая ничего вокруг, начинаем ощущать друг друга и понемногу уходим отсюда куда-то ещё, в наши мечты.
Вдруг резкий хват прекращает наш танец.
— Позвольте пригласить её, — говорит грубый строгий голос.
Разъяренный, я поворачиваюсь в сторону обидчика и вижу перед собой знатного венгерского скандалиста, имя которого часто шумит над Веной как майский гром.
— Ну уже нет, отпустите ее немедленно, — резко вспылил я, — как вы обращаетесь с ней.
Танец вокруг нас остановился. Все посетители смотрят на нас.
— Не смейте обращаться так с ней.
— А то что? — нагло и самодовольно говорит офицер.
Я снимаю перчатку и при всех бросаю ее ему в лицо. Он явно не ожидал такого поворота. По щеке Катарины прокатилась слеза:
— Что же вы сделали, теперь он вас убьет, — тихо сказала она.
Я молча посмотрел на нее. Взгляд ее выглядел очень тихим.
Раннее полусумрачное утро. Глубокие темные тучи висят по всему небу. Мы стояли на окраине города. Здесь всегда дуэлянты разрешали свои споры. С помощью сабель, кулаков. Да чего угодно. Мы же предпочли пистолеты.
— Стреляйте по выстрелу, — говорил главный судья, — секунданты — готовы? Ганс с моей стороны и венгерский полковник, приятель моего недруга с другой, кивнули, — Хорошо. Теперь дуэлянты. Правила как обычно. Двадцать шагов от сабли с каждой стороны. Всем всё ясно?
Я кивнул, офицер скорчил гримасу, но тоже подал знак согласия головой.
— Что ж, тогда расходитесь.
Через двадцать секунд раздался выстрел судьи, а следом за ним спокойный воздух утренней Вены был раздражён ещё двумя выстрелами.
Тишина.
Через минуту только в карете юной дамы Катарины раздался плач, да Ганс снял свой головной убор.
— Вена никогда не прощает слабости.
Все дальше и дальше слышался стук коней венгерских офицеров.
Автор публикации
